Неуместные привязанности
In the Crows we do not have «friends», and yet here you are and I cannot help but consider you such
Zevran
Zevran
читать дальшеОн смешной, этот эльфеныш — тощий, как уличный котенок, и такой же дикий. Говорят, рос в публичном доме. Могу себе представить это местечко — занюханный бордель в эльфятнике, с грязными шлюхами, с дешевым мутным элем в качестве выпивки и закуски. От одной мысли об этом передергивает. Но эльфеныш не выглядит особо забитым. Даже наоборот.
— Звать-то тебя как? — спрашиваю его.
Он стреляет в меня желтыми глазищами и упрямо поджимает губы. Я проверяю его, занося руку. Он делает полшага назад, но взгляд не отводит. Ага, битый, значит. Но не сломленный. Тоже мне, дитя улиц. Я все же отвешиваю ему подзатыльник — символически, чтоб знал свое место, и успеваю ухватить за ухо прежде, чем он сумеет удрать. Если кому-то кажется, что схватить мелкого и юркого, как угорь, эльфенка за ухо просто, пусть сам попробует это сделать.
— Ну что? — говорю спокойно, садясь рядом с мелким на корточки. Он обиженно сопит, хватается за мою руку, загорелая мордашка пылает, в глазах толпами носятся демоны, и я понимаю, что возни с ним предстоит много. — Общаться не будешь?
Пока он принимает решение, я рассматриваю его. Весьма колоритный представитель вымирающей расы, надо отдать ему должное. Если я все правильно понял, ему что-то около двенадцати лет. Если подкормить, может, подрастет еще, но пока он здорово уступает своим эльфячьим сверстникам в росте. Хотя, пожалуй, это единственный недостаток, который к тому же его не портит. Люди в массе своей любят эльфов за экзотичность и миниатюрность. А этот экзотичен — экзотичнее некуда. Очень светлые, выгоревшие на солнце волосы в сочетании со светло-карими глазами и бронзовой кожей. Одеть его поприличнее, и миледи с милордами драться будут, только чтобы его заполучить в кроватку. А там уж — дело техники. Интересно, что ему больше подойдет? Яд? Или, может, гаррота? Нет, пожалуй, все-таки яд. Изысканный, вроде «поцелуя Аддера» или «тихой смерти».
Игнасио жаловался, что убивать эльфенок, видите ли, не хочет. Помнится, старый хрен бродил по приемному залу и выдирал из черепушки остатки волос, возмущаясь. Мол, дали сыну шлюхи такой шанс, а он нос воротит. Я тогда спросил, как же случилось, что он выжил. Тут-то Игнасио и замолк. Да, с этим хорьком у нас старые счеты... Не так уж много времени прошло с тех пор, как он отдал приказ, благодаря которому все мои драгоценные родственники раньше срока предстали перед Создателем.
Я выжил. И даже отомстил. Ферелденцы тоже умеют кусаться.
Я ненавижу Антиву, ненавижу антиванцев, ненавижу местную жару, жратву и Воронов, но мне попросту некуда больше деваться. Мы с Игнасио связаны веревочкой — не разорвешь. Убить меня он не сумел и отпустить не может, потому как это был бы серьезный ущерб авторитету гильдии. А мне плевать. Я убиваю антиванцев за деньги.
Почему мне захотелось приручить какого-то эльфеныша? Да хотя бы и из вредности. Чтобы подразнить мастера. Я прекрасно помню, что значит — быть здесь чужаком. Всех этих подонков объединяет только одна страсть, а меня с души воротит от их преданности делу. Так что убийца, отказывающийся отнимать жизнь у себе подобных, — это приятное разнообразие.
Эльфеныш меж тем воспользовался моей задумчивостью и вывернулся из захвата. Но, как ни странно, не удрал, хотя мог бы. Встал передо мной, сверкая глазами. Я кивнул: чего, мол, надумал? Он убрал за уши растрепавшиеся волосы, и я наконец удостоился чести услышать его голос.
— Зевран.
Он произнес это слово — вроде как имя, — поставив ударение на последний слог, но для уха ферелденца это звучало, как обычно, странно. Посему, чтобы упросить себе жизнь, я решил не церемониться.
— Зев, стало быть. Я Тальесин.
— Тальесен? — откликнулся эльфеныш.
Что ж, один-один. Языковой барьер, что поделаешь. Надо будет его на досуге поучить ферелденскому, а то и словечком на родном языке перекинуться не с кем.
Все же не зря я взялся возиться с этим мальчишкой. За несколько месяцев чуткого руководства он осознал преимущества и возможности своей жизни и стал куда более покладист. Во всяком случае, его удалось научить не есть руками и не спать с каждым встречным. Последняя его привычка, признаться, раздражала. Вряд ли в ней было что-то противоестественное для него, но мне помимо прочего приходилось отчитываться перед Игнасио об успехах эльфенка, а как прикажете это делать, когда непонятно даже, где его носит посреди ночи? Спасибо хоть, я пользовался у него преимуществом. Потому что не видел смысла ставить над ним эксперименты из разряда «а что будет, если связать ему руки за спиной и подвесить вниз головой». Для пыток, может, и нормально, но для постели как-то уж слишком на грани. Мне, правду говоря, вполне хватало женщин, коих было в достатке в любой момент, но с Зевом в этом плане было не только весело, но и очень комфортно. Он не задавал лишних вопросов и не возмущался ни на одно предложение. У него, похоже, вообще не было никаких комплексов, зато имелось богатое воображение и море энергии. Личным достижением для меня стал момент, когда удалось совместить его постельные таланты с работой. Клиенты с легкостью выбалтывали хорошенькому мальчику ценные сведения и расставались с жизнью с улыбкой на устах. Когда я смог убедить его в том, что некоторые люди по-настоящему заслуживают смерти. Нес что-то про руку провидения, про невинность, про неизбежность смерти, и Зев на глазах проникался...
Помнится, после первого самостоятельного задания он пришел расстроенный, я весь вечер не мог его разговорить и в конце концов наорал.
— Есть только две ситуации, в которых ты можешь позволить себе оглядываться назад: засада и постель, — сказал я ему, хорошенько встряхнув. — И больше никогда. Понял?
Он кивнул неуверенно, отстранился от меня, забившись в кресло. Дурак белобрысый...
К счастью, его было не так уж сложно отвлечь от мрачных мыслей. Я довольно легко вытряс из него все о мелких слабостях, с удивлением обнаружив, что одной из них была кожа. Обычная антиванской выделки кожа, которую можно было подсунуть ему практически в любом виде. Понять этого фетиша я не мог: если верить рассказам прочих воронят, дом, в котором располагалась квартира новобранцев, находился рядом с кварталом кожевников. Я там был пару раз по делу, и оба раза сбегал оттуда, задыхаясь, со слезящимися глазами. На месте Зева я, скорее всего, выворачивался бы наизнанку от одного упоминания о коже, а он ее обожал. Уткнется носом в какую-нибудь жилетку или перчатки и сидит так часами. Так что время от времени я покупал ему что-нибудь — для пользы дела. В хорошем настроении он был в разы покладистее и сообразительнее. Я сразу ему объяснил, что не делаю подарков: ему приходилось отрабатывать каждый дюйм этой кожи, но радовался он, тем не менее, очень искренне. И, не стану скрывать, мне нравилось наблюдать, как он вертится перед зеркалом, любуясь то ли собой, то ли обновкой.
Не скажу, что наши отношения были безоблачными, но обиделся он на меня только однажды. Я тогда здорово напился после задания, и мне в голову пришла, как тогда показалось, замечательная идея. Напоив Зева вином со снотворным, я подбил одного нашего умельца украсить эльфеныша рисунками вроде тех, которыми щеголяли долийцы. В конце концов, никто не тянул его за язык: назвался долийцем — подставляй физиономию. Правда, лицом Октэ не ограничился, в порыве вдохновения очертив вполне уже оформившиеся под смуглой кожей рельефы. А я, не удержавшись, добавил что-то вроде личного клейма. Да и кто бы поспорил с тем, что Зев — моя игрушка?
С утра Зев проснулся прилипшим к простыням. Могу себе представить, как у него болела голова после зелья.
Поняв, что произошло, он первый и единственный раз обложил меня такими выражениями, что у кого угодно уши бы свернулись в трубочку. Я тогда влепил ему пощечину, и он ушел, сверкнув на меня своими глазищами. Где он провел те несколько дней, пока заживали татуировки, понятия не имею. Но все же он вернулся, и я вдруг понял, что скучал по нему...
Терзала ли меня совесть из-за того, что я пользовался его привязанностью?.. О какой совести речь? Нет, полагаю, мы оба знали, что делаем. И в один прекрасный момент он научился играть со мной на равных. Он начал соревноваться со мной. Он хотел превзойти меня — во всем. Я выиграл спор с Игнасио, хотя не уверен, что меня это обрадовало. Зев стал отличным убийцей — расчетливым, спокойным и, пусть это и прозвучит неуместно, нежным. Уже не он зависел от меня, а я от него. И это была моя ошибка. Слишком много времени мы провели вместе, и я не заметил, как стал бояться его потерять. Когда это случилось, я отомстил ему, конечно, но месть не принесла удовлетворения. Я избавился от соперницы, но и сам Зев сломался. Если раньше он видел во мне друга, насколько это возможно было здесь, в гильдии, то после Ринны... Вряд ли когда-нибудь я смогу забыть этот взгляд. Он ничего не сказал, не упрекнул меня ни словом, хотя наверняка понимал, что я сделал. Подозреваю, это его сильнее всего и ранило. Он ждал предательства от кого угодно, даже от этой своей остроухой подружки, только не от меня. Когда он уехал, я готов был броситься за ним, умолять его не делать глупостей, на коленях ползать, только бы он вернулся. И, узнав, что он все-таки выжил, из ехидного письма старого хорька, воротившего дела в Ферелдене, помчался туда, на давно забытую родину, только чтобы выяснить, что мой Зев думать забыл обо мне.
Я смотрел ему в глаза, слышал голос, лишь раз дрогнувший, когда он с легкой грустью сказал: «Прости, старый друг, но ответ — нет», — по-ферелденски, со своим жестким акцентом, который мне так и не удалось из него выбить. Так хотелось сказать ему, что я сожалею, что готов перебить половину Воронов, чтобы вторая половина согласилась принять его обратно, но слова получались злыми и горькими вопреки моей воле.
Надеюсь, тебе станет легче, когда ты убьешь меня.
Прости...